Детство героя

[Commissar Paul]

АПД: Дописал. Однако за время пути собачка могла подрасти, и драббл превратился в мини.

Целый день просидел на даче (куда еще деваться в таком виде? физиономия как блин, откуда-то из-за оплывших щек жалобно глядят щелочки-глазки, рот не открывается, говорить невозможно, есть и пить тоже) и, чтобы отвлечься, начал небольшой драбблик про шевалье де Лоррена. Если завтра будет так же плохо, то продолжу
Гет. Практически, джен. Ни начала, ни конца.
Текст в комментариях.

запись создана: 14.05.2016 в 21:33

@темы: Monsieur, креатив

Comments

[Commissar Paul]

Когда ему было двенадцать лет, однажды ночью к нему в комнату забрались гостившие в замке Аркур барышни де Борже. Старшей из них, Мари-Мадлен, было уже не меньше пятнадцати. Шарлотта была на год ее младше. Словом, обе являлись взрослыми девицами, заняты были преимущественно ловлей женихов и совершенно игнорировали бесполезного в этом отношении Филиппа, поэтому он удивился бы их визиту, даже не будь обстоятельства оного столь странными: не дав ему подняться с постели, Шарлотта схватила его за руки, а Мари-Мадлен уселась ему на ноги, задрала подол его ночной рубашки и взялась обеими потными и липкими пятернями за член. При этом обе покатывались со смеху, пытаясь убедить Филиппа и заодно самих себя, что это не более чем игра с несмышленым молокососом.
- Ты посмотри на него, он весь дрожит.
- Бедняжка. Не пугайтесь, кузен, вам понравится.
- Ну же, будьте хорошим мальчиком. Будьте умником.
- Вот увидите, это не страшнее, чем вырвать зуб.
На самом деле, Филипп вовсе не дрожал и не боялся. Но и в восторге не был: что хорошего, когда на тебя залезают две здоровенные кобылы, потные и дурно пахнущие? Последнее наблюдение Филипп немедленно озвучил в самых недвусмысленных выражениях.
- Невежа! – Шарлотта дернула его за волосы. – Ваша матушка непременно узнает, как вы с нами разговариваете.
- Расскажите ей заодно, что вы делали у меня в комнате, – издевательски посоветовал Филипп, поднатужился и эффектно испортил воздух, после чего обе распутницы бежали, обзывая кузена свиньей, хамом и совсем уж гадкими словами.
Они гостили еще неделю и все это время демонстративно презирали его.
Это событие было первым в его жизни эротическим опытом, но не оказало на него особенного действия и вскоре забылось. В то время Филипп еще не интересовался амурными делами. Он с нетерпением ждал, когда настанет время отправляться на Мальту и принести обеты: ему казалось, что там уж точно будет интереснее, чем под родительской крышей. Но граф д’Арманьяк никак не мог договориться с орденом о размере вступительного взноса (там, видно, не могли взять в толк, что семья, носящая такое громкое имя, может быть бедна, и требовали непомерную сумму), и, пока длились переговоры, Филипп оставался дома.
Домов было три. Больше всего Филипп любил Аркур и никогда не понимал, почему его мать повторяет, что здесь невозможно жить, и клянет отца, который получил Аркур от своего брата герцога д’Эльбефа в обмен на земли, представлявшиеся матушке более ценными. Аркур был грандиозен. Филипп не замечал ни осыпающейся каменной кладки, ни сырости, ни даже колоний летучих мышей, заселивших башни. Эта твердыня царила над всей округой даже без укрепленных стен и бастионов, уничтоженных задолго до рождения Филиппа по приказу Ришелье. Отец рассказывал, что стены были настолько мощными, что их разбирали три года. Сначала пытались просто взорвать, подвели мины, но ничего не вышло: эти мины были замку что комариные укусы. И это были не пустые россказни, потому что надвратные камни, на которых были выбиты гербы, как-то смогли снять, не повредив, и поставили во дворе замка, и любой желающий мог своими глазами их увидеть и убедиться, какие они неимоверно толстые. Жизнь в таком замке воспитывала гордость и чувство собственного достоинства успешнее, чем любые увещевания родителей.
В аббатстве Ройомон тоже было неплохо, хотя там приходилось все время учиться.
И, наконец, самый нелюбимый дом Филиппа располагался в Париже, у дяди д’Эльбефа. Там было безумно скучно: некуда пойти, нечем заняться, а еще приходится бывать при дворе. К счастью, чем старше становился Филипп, тем реже его вывозили в Париж: по возрасту ему уже полагались красивые костюмы, лошади, оружие, слуги, но средств едва хватало на то, чтобы подобающим образом вывести в свет только старшего сына, виконта де Марсана; остальным детям приходилось сидеть в провинции. Луи, виконт де Марсан, возвращался из Парижа ужасно надутый и хвастался, как имел честь играть в мяч с его величеством.
- Ручаюсь, вы проиграли, – поддел его Филипп.
- Ну конечно, проиграл, – серьезно подтвердил Луи. – Как можно выигрывать, когда играешь с королем? Этого не понимают только деревенщины вроде вас. Хорошо, что вы не бываете при дворе. Вы бы нас всех опозорили.
Отношения Филиппа со старшим братом с годами все больше портились. Они и в детстве ладили с трудом, но с тех пор как Луи осознал, что он – единственный наследник, а Филипп не получит ничего, он начал задаваться сверх всякой меры и пытался третировать Филиппа, будто тот уже сейчас жил за его счет и бессовестно объедал. Но Филипп успешно сопротивлялся. Ему помогала злость на эту жестокую несправедливость: почему Луи все, а ему ничего? Даже одежда, особенно дорогая и нарядная, переходила к нему от Луи, когда тот из нее вырастал (причем Луи всегда норовил, прежде чем расстаться с очередным кафтаном из брокатели, поставить на самое видное место жирное пятно).

[marlu]

Как же мне нравится ваш шевалье, спасибо!

[Kaiske]

Commissar Paul, очень сочувствую ввиду состояния, но вместе с тем крайне жду продолжения Шевалье даже в детстве дерзкий как руля резкий xDDDDD

[Commissar Paul]

marlu, Kaiske, шевалье засранец и нахал, но у него было трудное детство Спасибо. Я постараюсь дописать.

[Сусуватари]

Commissar Paul, ах, как это верно - про воспитание гордости
Лоррен станет когда-то потом засранцем, а пока - обозленный подросток. И романтик

Очень рада видеть этот фрагмент, и спешу высказать радость - Вы сновапишете: это так замечательно. Снова ощущается особый ритм и напор текста - сразу будто попадаешь в иную эпоху.

[Miss_N]

Выздоравливайте поскорее!

Шевалье хоть маленький, но в своем репертуаре)) И в обиду себя не даст. А его старший братец ох и противный.И да, хоть небольшой отрывок, но дух эпохи хорошо передает.

[Commissar Paul]

Сусуватари, ну, не знаю, насколько он романтик, но обозлённый подросток - таки да. Злить детей в этом возрасте нельзя, из них вырастают... шевалье де Лоррены

Miss_N, если бы шевалье был на месте старшего брата, он был бы таким же противным, если не хуже. Обстановка такова, что формирует определённые черты характера.

Спасибо вам

[Commissar Paul]

Наставников им приходилось делить, за исключением одного, итальянца Тривульцио, нанятого, чтобы учить графских сыновей музыке, танцам, итальянскому языку и приличным манерам. Этот сразу заявил, что за предложенное ему вознаграждение согласен учить только одного отрока, за двоих пусть платят в два раза больше. Посовещавшись, родители пришли к выводу, что Филиппу ни к чему ни музыка с танцами, ни стихосложение, ни прочие светские навыки, за что Филипп был им бесконечно признателен. Его любимым занятием было издеваться над братом, часами отрабатывающим танцевальные па или дергающего неловкими пальцами струны лютни. К музыке у виконта де Марсана не было ни малейших способностей, и даже регулярная порка была бессильна помочь. Впрочем, Филиппу тоже медведь не просто наступил на ухо, но и, похоже, сплясал на оном ухе одну из гальярд, которые разучивал виконт де Марсан. Позднее, когда шевалье де Лоррену приходилось участвовать в балетах, он не мог даже просто прочесть под музыку ни одной стихотворной строки, не говоря уж о том, чтобы спеть. Так что ему действительно повезло, что из-за бедности родителей он избежал бесплодных мучений за лютней или верджинелом. Зато пробелы в других областях, вроде танцев или приличных манер, Филиппу предстояло ощутить очень остро и восполнять в большой спешке, чтобы не стать посмешищем в глазах двора. Но это было дело будущего, а пока он насмехался над Луи, беря на мушку все – и танцы, и лютню, и надушенный носовой платок, – и передразнивал усвоенные им жеманные повадки, а особенно любил стащить один из сонетов, которые Луи порождал в качестве упражнения в стихосложении, и с кривляниями читать вслух (впрочем, можно было обойтись и без кривляний, ибо литературный дар виконта де Марсана не сильно превосходил музыкальный, и сонеты были достаточно смехотворны сами по себе).
В остальных науках, которые в аббатстве Ройомон преподавались в изобилии, Филипп преуспевал, в отличие от Луи, но вряд ли потому, что был способнее. Просто виконт де Марсан не считал необходимым утруждать себя, хорошо понимая, что действительно важно, а чем можно и пренебречь. Так, при дворе ему несомненно пригодятся пристойные манеры за столом, танцы и даже эта грешная лютня, на войне – шпага, мушкет и умение держаться в седле, но едва ли где-то от него потребуется сказать, чему равна сумма сторон треугольника, помноженных друг на друга, или проспрягать глагол capere*. Филипп же учился, во-первых, потому, что это не составляло для него труда, а во-вторых, он никогда не упускал возможности хоть в чем-то обойти старшего брата и испытывал радость, когда наставники говорили, что шевалье Филипп соображает лучше, чем виконт де Марсан. Его радость становилась еще сильнее, когда он замечал, что матушке это не нравится. В ее представлении Филиппу следовало быть вторым всегда и во всем. Если у него что-то получалось лучше, графиня рассматривала это чуть ли не как бунт. Отец, напротив, гордился успехами Филиппа и, кажется, в душе был расположен к нему больше, чем старшему сыну, но это не имело значения: наследником его имени, титулов, должностей и невеликого имущества все равно оставался один виконт де Марсан. Граф д’Арманьяк брал Филиппа с собой на охоту и даже на войну (своего первенца графиня не отпускала в лагерь), беседовал с ним так серьезно, как если бы Филипп был взрослым, дарил ему оружие и сам учил им пользоваться, и Филипп обожал его, пока не начал мало-помалу чувствовать себя преданным: что толку в их взаимной любви, если отец все равно собирается обездолить его? Такой храбрый, дерзкий, предприимчивый на поле боя, в мирной жизни граф как будто терялся и становился совсем другим человеком – нерешительным, непрактичным, не имеющим своего мнения и своей воли, прячущимся за «так надо» и «это мой долг» и никогда не задумывающимся о том, почему надо и кто, собственно, сказал, что это его долг? Филипп стал его презирать, особенно по мере того, как граф старел и его блистательные победы забывались, а он, как всегда, не мог напомнить о себе. Должно быть, отец это замечал, потому что иногда он грустно говорил: «Вы взрослеете, Филипп», и за этой короткой фразой скрывался невысказанный вопрос: куда же делся мальчик со слепым обожанием в глазах, который таскался за ним, как привязанный, когда граф возвращался из походов, требовал все новых и новых рассказов о войне, мог часами рассматривать его доспехи и не расставался с его шпагой, даже брал ее с собой в постель. «Спросите меня, что происходит», – мысленно заклинал отца Филипп. Тогда бы он высказал все свои обиды. Но граф не спрашивал, прячась за своим объяснением: «Вы взрослеете». Сам же Филипп не мог с ним заговорить. Он отличался такой сдержанностью, что мысли и чувства из него приходилось вытягивать клещами (в тех редких случаях, когда они кого-то интересовали). «Это не мальчик, это бесчувственная змея», – говорила о нем матушка, но Филипп не был бесчувственным, просто он убедился, что никто не ценит его чувств, и спрятал это сокровище так глубоко, что иногда сам не мог найти или находил не то, что надо.
Самую убедительную победу над старшим братом Филипп одержал, когда ему шел четырнадцатый год. Виконт де Марсан, которому сравнялось пятнадцать, стал привозить из Парижа уже не прежние невинные истории о том, как играл в мяч с юным королем, а рассказы о придворных дамах, о том, как он, спрятавшись под лестницей, заглядывал к ним под юбки и что видел, о том, как дерзко ухаживал и каким сногсшибательным успехом пользовался. Эти волнующие мемуары, естественно, вызывали у Филиппа еще больше насмешек, чем прежнее хвастовство: он-то знал, что его брат панически боится подойти даже к горничной, не то что к даме. Тем не менее, все лето в замке Аркур виконт де Марсан ходил томный и причитал, как отвратительно это заточение в захолустье, где не за кем поухаживать, и строчил письма, на которые, впрочем, никогда не получал ответа.
И вдруг его молитвы были услышаны: в округе появилась настоящая дама, молодая, красивая и притом принадлежавшая к наивысшему обществу. Ее муж вызвал неудовольствие Мазарини и был вынужден отправиться в свое поместье. Все обиженные на Мазарини встречали горячее сочувствие у графини д’Арманьяк, и маркиза де Б. стала часто бывать в Аркуре. Виконт де Марсан немедленно был сражен стрелой Амура (изобрести более оригинальную метафору он не смог) и принялся одолевать маркизу своими ухаживаниями, к которым она относилась иронически. Ее заваливали сонетами и мадригалами, которые, надо думать, изрядно ее веселили, а однажды виконт в компании своего итальянского гувернера прискакал ночью под ее окна и, по изысканнейшему итальянскому обычаю, дал ей серенаду, что наверняка понравилось маркизе меньше, если учесть скромные музыкальные способности поклонника. Тем не менее, однажды Луи было дозволено присутствовать при утреннем туалете маркизы, и он от восторга едва не лишился чувств в ее будуаре.



* Брать (лат.)

[Commissar Paul]

Поглощенный всеми этими переживаниями, виконт де Марсан совершенно не замечал, что куда более заинтересованные взгляды маркизы обращаются в сторону его несносного брата, несмотря на то, что Филипп не посвятил ей ни одного паршивого сонета и вообще не сделал ничего, чтобы привлечь ее внимание. Тут следует сказать, что весь выводок Лорренов отличался большой миловидностью (за исключением одного из младших сыновей, болезненного золотушного Раймона), и даже виконт де Марсан был вполне хорош собой (и обещал стать еще красивее, когда подростковая нескладность обернется мужской статью), но в то лето его лицо закидало прыщами. Кожа Филиппа оставалась безупречно чистой, потому что он, насмотревшись на брата, стребовал с аптекаря рецепт настоя из семи трав, которой ежедневно умывал лицо. Филипп делал это вовсе не из суетности или тщеславия, просто прыщи эти были очень уж отвратительны на вид. К тому же, он был крайне чистоплотен – черта, унаследованная им от матери, причем и у графини чистоплотность происходила не из суетности или тщеславия, а просто из любви к порядку и основательности во всем. Что касается красоты, Филипп ею даже тяготился, считая, что она делает его похожим на девчонку. Однажды он в сердцах отрезал свои кудри, имевшие невероятный цвет темного золота, но после того, как ему сказали, что с короткими волосами он похож на беглого каторжника, пришлось позволить ангельским локонам отрасти снова. Он казался старше своих лет из-за высокого роста, но главным образом из-за своей сдержанности, степенности и какого-то серьезного и замкнутого выражения лица, такого, будто ему ведомы многие великие тайны, а жалкая суета вокруг недостойна его внимания. Филипп всегда смотрел как будто вглубь себя, разговаривал предельно лаконично и неохотно, улыбался редко и только по таким поводам, когда никому больше не придет в голову улыбнуться. Все это интриговало маркизу настолько, что она не задумывалась о том, сколько сему красавцу лет.
Однажды Филиппа взяли на охоту, и как-то так получилось, что в кавалькаде он занял место рядом с маркизой. По дороге она все время останавливалась: то ей казалось, что ее лошадь захромала, то она просила Филиппа нарвать для нее ежевики. В общем, скоро они оказались в самом хвосте, но Филипп этим не тяготился. Маркиза была блестящей собеседницей и обладала столь утонченными и пикантными манерами, что наблюдать за ней было одно удовольствие. Она расспрашивала Филиппа о его сердечных делах, причем без сюсюканья или смехотворного пафоса, а так весело, с такой дерзкой иронией, что он сам не заметил, как втянулся в это перебрасывание остротами и легкомысленными замечаниями. Между делом он признался, что никогда еще не был влюблен. Можно было, конечно, по примеру Луи придумать себе множество воображаемых приключений, но кому, как не Филиппу, было знать, как смехотворно это мальчишеское хвастовство, а он, хоть у него и не было итальянского гувернера, отлично понимал, что в свете нет ничего хуже, чем показаться смешным. В общем, он счел за лучшее говорить только правду, и это пошло ему на пользу. Маркиза заинтересовалась еще больше, ей захотелось непременно первой преподать самую сладостную из всех наук этому загадочному юноше, этому Иосифу Прекрасному, как он сразу стала называть его.
- Досаждают ли вам братья, о Иосиф?
- Это я им досаждаю, мадам. В моей легенде все наоборот.
- Так значит, когда вам встретится жена Потифара…
- Во всяком случае, я не оставлю в ее руках своих одежд.
Через некоторое время маркиза пожаловалась:
- У меня ужасно разболелся зуб.
Виконт де Марсан откликнулся бы на это признание напыщенной речью с углублением в дебри античной мифологии, но Филипп ответил только:
- Какая жалость, мадам.
- Моя камеристка умеет готовить чудесную настойку, от которой сразу все проходит. Я хочу заехать в свой замок. Тут недалеко. Проводите меня, шевалье.
***
- Ах вы гадкий мальчишка! – воскликнула маркиза, когда он, тяжело дыша, скатился с нее и откинулся на подушки. – Да вы меня обвели вокруг пальца, чудовище такое! Ну же, признайтесь, вы нарочно приняли невинный вид, чтобы я утратила бдительность и подпустила вас поближе. О, иначе вы ничего не добились бы от меня так легко, мошенник!
Филипп ничего не ответил, только улыбнулся загадочно и не без некоторого самодовольства. Ему было лестно, что его приняли за опытного кавалера. Наверное, он обладал природным талантом. Пройдет несколько лет, и он опять услышит в свой адрес при схожих обстоятельствах: «О-о-о, шевалье, и вы все еще станете утверждать, что никогда не делали этого с мужчинами?! Что за наглая ложь!.. Да, я повторяю, что вы лжете, сударь. Нужно упражняться каждый день, чтобы наработать такие умения… Что вы делаете?.. Отпустите! Больно!.. О, можете мучить меня, сколько хотите, я не возьму своих слов назад, я все равно говорю, что вы лжете, лжете, лжете!»
Маркиза встала и накинула тонкую сорочку.
- Однако, вам пора, шевалье. Скоро мой муж вернется с охоты. Скажу ему, что вернулась домой пораньше из-за больного зуба. Вы тоже постарайтесь придумать какую-нибудь правдоподобную сказочку. Я в вас верю, у вас достанет изобретательности.
Когда Филипп оделся, она подошла к нему за поцелуем и сунула ему в руку нечто воздушно-мягкое, оказавшееся куском великолепного кружева. Филипп покраснел.
- Мадам, я не нуждаюсь в плате!
Маркиза тоже возмутилась.
- Как вы смеете?! Воображаете, что я стану покупать любовь?! Это любовный залог на память, дурачок! Все-таки, не столь уж вы опытны, если не знаете простейших правил галантности.

[Commissar Paul]

Весь вечер Филипп не расставался с кружевом, то и дело доставал из-за пазухи, разворачивал, подносил к лицу, вдыхая пикантный запах пачули и мускуса. Он делал это вовсе не потому, что влюбился. Просто это кружево было самой прекрасной вещью, которой ему до сих пор доводилось владеть. Маркиза не просто подарила ему первый любовный опыт, она дала ему вкусить настоящей роскоши. Побывав в ее элегантном будуаре, полежав на ее кровати, на перинах из лебяжьего пуха и благоуханных простынях, полюбовавшись блеском драгоценностей на ее обнаженной коже, Филипп явственно осознал, как убого его существование, и это открытие оказалось важнее того факта, что он первый раз обладал женщиной. Он долго стоял перед зеркалом и смотрел на себя другими глазами, больше не досадуя на свою красоту, но понимая, сколько великих преимуществ она могла бы дать ему, если бы он не был таким нищим. Ему нестерпимо захотелось жить и наслаждаться. Разъезжать по свету, охотиться когда захочется, а не когда позовут из милости, играть в карты, менять любовниц. Наконец он набросил кружево на плечи и убедился, что оно сделало его еще красивее. Тогда он спустился на кухню, разыскал там свою старую няньку, которая до сих пор жила в замке, и отдал ей любовный залог. За ночь нянька сделала для месье Филиппа прекрасный воротник.
В этом воротнике Филипп на следующий день сошел к обеду, и, конечно, обновка была сразу замечена матушкой.
- Что это на вас, Филипп?
- Воротник, мадам.
- Нет, это злокозненное создание опять надо мной издевается! Извольте отвечать по существу, шевалье. Я и без вас вижу, что это воротник. Где вы его взяли?
- Сшила няня Аньес.
- Превосходно, после обеда я велю вас выпороть. Может, хоть это научит вас разговаривать с матерью.
Неожиданно вмешался отец:
- Но, мадам, чего вы хотите от него добиться?
- Да вы посмотрите, во что он вырядился! Это же брабантские кружева! Вы представляете, сколько они стоят?!
Граф явно не представлял, но по возбуждению супруги догадался, что очень много, и присоединился к допросу:
- Откуда у вас этот воротник, Филипп?
Филипп еще какое-то время потомил родителей неведением (раз уж все равно обещали выпороть, можно себе позволить) и наконец признался с напускной неохотой, что это любовный залог. Тут уж подскочил виконт де Марсан:
- Что?!
- Догадайтесь, от кого, – подмигнул ему Филипп.
- Ручаюсь, что ни от кого. Кому может понадобиться оставлять вам залог? Вы, небось, просто украли эти кружева, с вас станется.
- Луи! – строго возвысил голос отец, но Филипп кротко сказал:
- Я прощаю вас, брат. Мне понятна ваша горячность. Есть из-за чего потерять голову…. точнее, из-за кого. Кстати, помните ту родинку на щеке, которой вы посвятили столько дурных стихов? Ручаюсь, вы даже не догадываетесь, что в пару этой родинке существует точно такая же… Угадайте, где.
Виконт лишился дара речи и только хлопал глазами, медленно багровея.
- Хватит, Филипп, – приказала графиня. – Увольте нас от выслушивания ваших непристойностей. Какой стыд! В столь юные лета уже развращены – и даже гордитесь этим!
Но Филипп не унимался. Он наклонился к сидящему рядом брату и шепотом спросил:
- А вы, Луи, до сих пор девственник?
Виконт де Марсан врезал ему так, что свалил со стула, и хотел добавить сапогом под ребра, но Филипп, уже опомнившийся от неожиданности, поймал его за ногу и дернул на себя. Братья покатились по полу, с остервенением молотя друг дружку. Задели стоявшие в нише старинные рыцарские доспехи, и вся эта груда железа посыпалась с адским грохотом. Графиня была готова приказать слугам разнять молодых господ, но, когда муж был дома, она сдерживала свои властолюбивые порывы и старалась хотя бы номинально передать бразды правления ему. В общем, хода с призывом слуг она ждала от графа, а тот спокойно ел, не обращая внимания на побоище.
- Сударь, – не выдержала графиня, – неужели вам нравится то, что сейчас происходит?
- Да ничего не происходит, мадам. Это все абсолютно естественно. Когда я был в этом возрасте, мы с братом дрались, не переставая. Оставьте их. Сейчас они устанут и сами прекратят.
Трое младших братьев в восторге следили за битвой. Самый маленький, Шарль, даже забрался на стул, чтобы было лучше видно. Они никому не желали победы. Их существование было сплошным лавированием между Сциллой Луи и Харибдой Филиппа. Получить можно было в любой момент как от одного, так и от другого, и вечный антагонизм старших братьев не спасал малышей, как можно было подумать, но, напротив, только осложнял дело, потому что требования, которые предъявлялись к ним, были прямо противоположными, и попробуй не угоди! Если, к примеру, Луи желал, чтобы младшие сидели тихо, то можно было не сомневаться, что сейчас Филипп захочет играть во что-нибудь шумное, и так было во всем. Поэтому младшие восторженно приветствовали каждый удар, который прилетал одному из тиранов, и не имело значения, что этот удар наносил другой тиран.
Но матушка испортила им удовольствие. Когда Филипп с силой шмякнул Луи головой об пол, она поняла, что больше не может на это смотреть, и все-таки приказала паре лакеев, стоявших за креслом графа, восстановить порядок. Дерущихся разняли. Виконта де Марсана отправили в его комнату и приложили к затылку холодный компресс. Филипп тоже не вернулся за стол и остался сидеть в нише, где некогда стояли низвергнутые ими доспехи. Его драгоценный воротник был изорван и закапан кровавой юшкой.

[Commissar Paul]

После обеда к нему подошел отец.
- Филипп, мне надо серьезно поговорить с вами.
- О том, что я не должен поднимать руку на Луи?
- Нет, о том, что вы не должны принимать подарки, тем более, такие дорогие. Любовный залог – это засушенный цветок, платок, лента или иной пустяк. А ваш воротник стоит сотни пистолей. Так, во всяком случае, сказала ваша мать. Больше вы никогда не возьмете ничего подобного ни от кого. Вы поняли меня?
- Понял. Вы не можете подарить мне такой воротник сами и запрещаете брать от тех, кто может.
- Филипп…
- Ладно, отец, обещаю, больше такого не повторится.
- Хорошо, – граф присел в нишу рядом с сыном, старчески закряхтев при этом. Каким же дряхлым он становится. Скоро он умрет, и тогда Луи… – Кстати, у меня есть для вас новость, которая вас порадует.
- Что, меня не выпорют?
Граф улыбнулся.
- Кажется, ваша мать уже забыла об этом.
Он надеется, что она забыла! Отменить ее решение он никогда и не подумает.
- Но я хотел сказать не это. Я наконец-то договорился с великим магистром и внес за вас деньги. Вы можете отправляться на Мальту, если хотите.
Филипп похолодел. Пересмотрев свои взгляды на окружающую жизнь, он начал иначе смотреть и на свое будущее. Теперь орден со строгим уставом, где запрещено почти все, что он любил (или успел полюбить), вовсе его не манил.
- А если… я не хочу?
- Филипп… Мы же столько говорили об этом.
- Ладно, больше не буду.
- У меня, к сожалению, нет другой возможности обеспечить ваше будущее.
- Знаю, знаю.
- Аббатство Ройомон получит ваш брат Раймон. Он слишком слаб, и его не примут в орден.
- Спасибо, аббатство мне тоже не нужно.
Отец смотрел в пол. Ему явно было стыдно.
- Раньше вы не возражали, – сказал он наконец. – Вам, напротив, хотелось скорее принести обеты, помните?
- Господи, отец, я был ребенком. Что я в этом понимал?
- А теперь, коль скоро вы уже взрослый и все понимаете, вам должно быть ясно, что это ваш долг, – граф зашевелился, собираясь встать и сбежать от неприятного разговора. Филипп вдруг понял, что именно сейчас, пока отец находится во власти стыда, от него можно добиться если не отмены приговора (это, пожалуй, и впрямь нереально), то хоть отсрочки.
- И все-таки, отец, нельзя ли немного подождать с орденом? – «До тех пор, пока вы не умрете, – этого он не сказал вслух, но таково было его намерение. – Тогда у меня уже не будет выбора, если я не успею что-нибудь придумать. Но я постараюсь что-нибудь придумать».

Такое обещание он дал себе и искал случая его исполнить. А пока жизнь текла по-прежнему.
Скоро в гости опять приехали барышни де Борже. На этот раз Филипп дождался ночи, прихватил бутыль вина и сам постучался в дверь их комнаты. Разумеется, ему позволили войти.

[marlu]

Да, характер у него уже в детстве довольно ярко проявлялся. Молодец, шевалье! Спасибо за такую яркую зарисовку из его жизни и, надеюсь, что вы уже лучше себя чувствуете))

[kate-kapella]

Очень интересная история взросления (а больше всего мне понравилась реакция младших братьев на драку))). Но ваши представления о размере драббликов, месье, меня просто шокировали!

[Commissar Paul]

marlu, спасибо Да, от мыслей о шевалье мне полегчало Не могло не.

kate-kapella, младшие братья тоже были веселые ребята, особенно тот самый Шарль

Но ваши представления о размере драббликов, месье, меня просто шокировали!

Упс, я как-то расписался и сам не заметил. Конечно, это уже не драббл, сейчас поправлю. Это все мое тяготение к крупной форме

[kate-kapella]

Commissar Paul, вообще живописная семейка и какая-то трогательно знакомая - слабый отец, мать. которой на самом деле надо было заводить только одного ребенка, и вечная нехватка денег, превращающая юных мечтателей в прожженных циников...

[Commissar Paul]

kate-kapella, если бы семья располагала хотя бы двумя апанажами для детей, а не одним, не исключено, что мать устроили бы и два ребенка. Просто она, как и многие ее современницы, рожала не детей, а наследников мужу. В ситуации, когда необходим только один наследник, другие лишние и рассматриваются как нечто ненужное, и эта ненужность транслируется им без сантиментов. Но я сомневаюсь, что старший сын получал много того, что мы называем материнской любовью. По ходу, он был такой гандон не потому, что залюбленный, а потому, что он интересовал родителей только в качестве наследника, а не как личность, которую надо воспитывать.
Нехватку денег можно и компенсировать, в конце концов, и в бедных семьях вырастали хорошие люди, а Лоррены бедны только по меркам своего статуса. Но если в семье такие отношения, ничего другого в ней вырасти просто не может, только такие цветочки зла.

[Effiat]

Прочитала этот текст. Искренне не могу понять, что такого ужасного в семье шевалье де Лоррена. Обычная такая семья. Конечно, отношения не тёплые, но таких семей полно, в т.ч. и сейчас. Дети вырастают в невротиков, но не в исчадий ада (хотя и такие бывают, но не часто).
А в 17 веке редко какие родители сюсюкались с детьми. Кмк, норм семейные отношения - это была большая редкость.

[kate-kapella]

Commissar Paul, да, эта вечная проблема, когда с одной стороны нужен только один наследник, а с другой - смертность такая, что всегда необходима скамейка запасных... Половина семейных и политических проблем в истории, имхо, были от этого. Начиная с королей, заканчивая простонародьем.

бедны только по меркам своего статуса

Так это главное. На самом деле большинству людей нужны не деньги как таковые и даже не всякие плюшки, которые можно получить от больших доходов, а именно возможность удержаться в своем социальном слое. Большинству людей легче убить и ограбить, чтобы сохранить свой статус, чем заняться унижающим их ремеслом. И французская аристократия - прямо-таки хрестоматийный пример. Читаю и думаю, что не зря у них все-таки революция произошла. Странно, что так поздно.

[Commissar Paul]

Effiat, семья, с одной стороны, обычная, но в ней растет необычный мальчик, даже несколько необычных мальчиков. И тут все сошлось в одной точке: 1) отсутствие любви, 2) обездоленность других детей в пользу одного, 3) плохие отношения между самими детьми (они ведь могли бы сплотиться и любить друг друга), 4) бедность, 5) офигенная фамильная гордость ака гордость Гизов, которая приводит к несбыточным мечтам и амбициям (того, что читатели назвали мечтательностью и романтизмом)... и еще множество факторов.

Дети вырастают в невротиков, но не в исчадий ада

Исчадья ада - это разве не те же невротики? Просто невротизация происходит по-разному, кто-то превращается в слабака, раздавленного жизнью, кто-то отращивает зубы.

[Commissar Paul]

kate-kapella, как любитель ВФР с вами соглашусь Ужасно калечащий души этот феодальный мир, настолько несправедливый, что даже мне обидно.

[kate-kapella]

Commissar Paul,

[Effiat]

Commissar Paul,

Исчадья ада - это разве не те же невротики?

Не всегда, как мне кажется.

Просто невротизация происходит по-разному, кто-то превращается в слабака, раздавленного жизнью, кто-то отращивает зубы.

Невротизация происходит по-разному, да. Но слабаки и зубы - не два единственных варианта.

Я как-то мало знаю семейной сплочённости в 17 веке. Чаще мне попадаются истории про то, как родственники ругаются друг с другом. Дети судятся с родителями, жёны с мужьями. Матери и дочери уводят любовников друг у друга. Отравлений было до фига.

Кстати, мадам де Севинье не любила своего старшего сына (он был похож на неверного мужа Севинье) и не скрывала этого. Зато она обожала дочь. Но обожала таким образом, что хотела лишить её своей жизни, привязать к себе. Дочь мадам де Севинье бежала от неё, как только смогла это сделать.

В общем, думаю, искусство любить (я не про отношения любовников) с трудом возможно в феодальном мире. Там скорее чувство долга и страсти всякие главенствовали.

но в ней растет необычный мальчик

А что в нём необычного? Красивый, умный, гордый - да. Но это же не необычно.

[Commissar Paul]

Effiat

В общем, думаю, искусство любить (я не про отношения любовников) с трудом возможно в феодальном мире. Там скорее чувство долга и страсти всякие главенствовали.

Вот поэтому тогда было велико количество по-настоящему упоротых личностей Мы в данном случае рассматриваем частный случай формирования упоротости на примере шевалье де Лоррена.
Я не хочу сказать, что обстановка его взросления была какой-то необычно жестокой (об этом ничего в источниках нет), но от того, что тогда все так делали, она не становится здоровой и способствующей развитию гармоничной личности. И потом, в конце концов и он не был каким-то редким злодеем. Таких как он было много, просто он пользовался безнаказанностью и от этого расцвел пышным цветом.
Кстати (по поводу мадам де Севинье), считается, что даже гипер-любящая и удушающая своей любовью мать лучше матери, вовсе не любящей ребенка, потому что гипер-любовь приводит просто к неврозам, тогда как отсутствие контакта с матерью - к формированию психопатических черт, что является более тяжелым и неизлечимым дефектом личности.

А что в нём необычного? Красивый, умный, гордый - да.

+ Храбрый, целеустремленный и многое другое Ну он же явно незаурядной личностью был, если мы до сих пор о нем помним.

[Effiat]

И потом, в конце концов и он не был каким-то редким злодеем. Таких как он было много, просто он пользовался безнаказанностью и от этого расцвел пышным цветом

Согласна.

+ Храбрый, целеустремленный и многое другое Ну он же явно незаурядной личностью был, если мы до сих пор о нем помним

Ну, мы о нём помним, потому что он был любовником Месье. А о Месье мы помним, птмчт он брат самого Людовика 14. Был бы шевалье обычным дворянином, не факт, что мы бы знали о нём что-либо. Но Месье его выделил не просто так, так что, пожалуй, можно сказать, что Лоррен был необычным)

стати (по поводу мадам де Севинье), считается, что даже гипер-любящая и удушающая своей любовью мать лучше матери, вовсе не любящей ребенка

Если честно, не знаю, не читала о таком.
Но все люди по-разному реагируют на воспитание, удушающую любовь или её полное отсутствие. У кого-то может быть тяжёлое детство, а человек вырастает хорошим. Не без личностных проблем, но не маньяк, не садист, не слабак и тэдэ.
Бывает и такое, что у прекрасных родителей вырастают не самые прекрасные дети.

[Commissar Paul]

Effiat, у Месье было много любовников А мы помним только о нескольких, и о нем в том числе (даже, пожалуй, в первую очередь). Так что это что-нибудь да значит.

Если честно, не знаю, не читала о таком.

Ну вот есть такая теория развития психопатии - отсутствие контакта с матерью в раннем возрасте, когда ребенок еще не осознает себя. Мать может быть внешне даже хорошей и очень заботливой (из чувства долга, например), но младенцы все равно чувствуют подлинное отношение и приобретают callous and unemotional traits (бессердечие-неэмоциональность). Правда, я тот еще диванный психолог, просто прочитал много книг о психопатах

[Effiat]

Commissar Paul,

А мы помним только о нескольких, и о нем в том числе (даже, пожалуй, в первую очередь). Так что это что-нибудь да значит

Лоррен, Эффиа были друзьями и постоянными спутниками Месье в течение десятилетий, поэтому-то и запомнились. Были бы любовниками на одну ночь или даже на один год, не запомнились бы. Стали бы современники писать в письмах, дневниках о каком-то простом дворянине? Ну, пару раз упомянули бы. О Лоррене и Эффиа часто (по сравнению с другими миньонами) упоминали, потому что они долгое время были членами самой звёздной тусовки) Сплетни о сильных мира сего любили во все времена. Плюс те, кто богат, красив, добился успеха и не упустил его, опасен - такие всегда будоражили воображение и будут будоражить.
Но их могли не заметить, не будь они подле Месье почти всю жизнь.

Интересно. Я тоже читала одно время про психопатов, но больше меня интересуют другие вопросы.
Вы, кажется, говорили, что ваш Лоррен - психопат. Но по этому отрывку он не кажется психопатом. Просто юноша, который закрылся от мира, потому что со всех сторон видит жестокость и, следовательно, транслирует её в мир.
Психопаты ведь не способны на любовь, а ваш шевалье, как я понимаю, любит Месье. Плюс он переживал родительскую нелюбовь. Психопату по идее должно быть пофиг.

[Commissar Paul]

Effiat, ну вот, для сравнения, про Эффиа известно меньше, чем о Лоррене, и и упоминают его современники все-таки реже. Хотя вы сами заметили, он тоже был с Месье много-много лет и даже был членом Регентского совета при втором герцоге Орлеанском. А помнят все-таки Лоррена, а не его. К чему бы Это? Думаю, Лоррен просто был более колоритной личностью, привлекающей внимание

Вы, кажется, говорили, что ваш Лоррен - психопат.

Ненене, я говорил, что у него есть психопатические черты, но он не психопат в чистом виде. Просто, кроме проблем с матерью, для полноценной психопатии нужен еще целый набор факторов, в том числе даже, говорят, специальное устройство мозга

[Effiat]

А помнят все-таки Лоррена, а не его. К чему бы Это? Думаю, Лоррен просто был более колоритной личностью, привлекающей внимание

Ну, может быть.

[Kaiske]

Commissar Paul, какая прекрасная вещь получилась Очень давно хотелось почитать в вашем исполнении про шевалье, он меня сразил в "Эсташе Доже", в "Миротворце" его мало, штрихами, но штрихи так шикарны, что я тут бегаю по потолку от восторга, что теперь про раннюю юность Лоррена есть целый отдельный фанфик *____*

- Что это на вас, Филипп?
- Воротник, мадам.
- Нет, это злокозненное создание опять надо мной издевается! Извольте отвечать по существу, шевалье. Я и без вас вижу, что это воротник. Где вы его взяли?
- Сшила няня Аньес.

тут я просто заржал в голосину нельзя просто так взять и не потроллить матушку

Психопатом шевалье не выглядит, скорее о нем складывается впечатление как о личности безусловно сильно, со своими принципами, весьма сложившийся еще в отрочестве и, видимо, таким и оставшийся. И эта дикая гордость Гизов, она как сорняки - везде пробивается.)))) В данном случае это комплимент.))))))

[Commissar Paul]

Kaiske, я давно хотел написать про то, как он таким стал История простая, но какая-то... показательная.
Я тоже думаю, что он не психопат. У него личность поехала в сторону безэмоциональности и бесчувственности, но этот процесс далеко не зашёл, по счастью. Про психопатов и писать неинтересно, потому что это застывшая конструкция, неспособная развиваться или меняться. Интересно писать про людей, с которыми что-то происходит.